|
Я записала суд
жалобами на его противоправные действия, на политические коррупционные мотивы моего уголовного
преследования. Писала в полумраке, сидя на верхней наре под лампочкой; до боли в глазах и в пальцах, облокачиваясь
на колени. Писала по двенадцать-четырнадцать часов в сутки, дни напролет,
периодически спускаясь вниз по нужде и за глотком воды. Меня давил судебный
беспредел, боль от ощущения
безвыходности. Хотелось кричать,
плакать, разорвать свое тело на куски и по частям выбросить его сквозь решетку
на свободу.
Обычный лист
формата А-4 и ручка в местах лишения
свободы- круче автомата. Особенно если в голове, как ребусы, складываются
номера и содержания статей Конституции Украины, Уголовно- процессуального
кодекса Украины, Уголовного кодекса Украины, Закона Украины «О предварительном
заключении» и т.д. и .т.п. Видя меня «вооруженной», ко мне начали обращаться за
помощью другие арестантки. Я видела в их глазах боль и отчаяние, и ,как «врач»,
своим долгом считала помочь «больному пациенту». Очень скоро моя нара
превратилась в место для тюремного паломничества. За мной толпами ходили такие
же отчаявшиеся молодые и не очень женщины, прося помочь им в оформлении
документов. Мне приходилось говорить до хрипоты, а тем, кому я говорила -
проходить ускоренные курсы юридической подготовки и писать в условиях, которые
трудно назвать человеческими. Вечерами из нашей камеры стопками выносили
жалобы, заявления, ходатайства. Конвой со скрытым выражением ужаса перекладывал
в большой потертый журнал бумаги со словами, которые, может быть, впервые видел
и читал. Понятно, что мое усердие помочь и объявленная голодовка в знак
протеста против незаконных действий суда и прокуратуры г. Одессы привели меня в
шестидневный карцер.
Так я попала в
тюремную «психушку». Карцер для меня оказался еще более не простым испытанием.
Именно там меня спасла… молитва. Я молилась и писала, писала и молилась. На
вторые сутки мне начало казаться, что я не переживу одиночество и изоляцию. Но
Бог дал, и я не просто пережила, а вышла с него другим человеком. Прямо с
карцера в один из дней меня повезли в суд. Шла тюремными лабиринтами на ватных
ногах. Но одно я знала точно- я не должна показывать человекоподобным людоедам
что сломалась.
Возили в суд,
как скотину, предварительно перед выездом закрывая в боксике №13, площадью 4 м², из 6-8 курящими
арестантками на 2-3 часа. Это особенное
чистилище для тех, кто воспитывает в себе терпение и выдержку. В бетонном гробу
без окон и света ты готовишься ко встрече с кривосудием. Думаешь. Составляешь
план своих действий. Чувствуешь, как табачный дым обжигает всю дыхательную
систему. На коже прямо на глазах появляются желтые пятна. Но в момент крайней
нехватки кислорода, какая-то сила меня вырывала с пропитанного смрадом помещения,
и я переставала ощущать весь ужас происходящего, погружалась в иной мир. За
такие мгновенья я благодарю Бога. Он даже там меня спасал. Теперь я в Него не
просто верю. Я знаю, что Он есть. Это Он посылает в Одесский следственный
изолятор №21 Отца Владимира, который каждый раз находит в себе силы нести веру
в сердца отчаявшихся людей. Это Он говорит и исповедует устами искреннего
священника. Это Он двигал мною, когда я выходила из боксика №13, и шла,
униженная и измученная, голодная, со страшным ощущением тошноты, таща на плече
папки з бумагами, книги и наработанные сутками документы. Это Он улыбался моими
устами мучителям и благодарил их (за издевательства), с торжествующим видом
подымая мое тело в автозак. Это Он противостоял годами создаваемой машине
террора, угнетения и позора.
Никогда не
забуду глаза обескураженного военного конвоя, состав которого каждый раз ждал
очередного действия с моим участием в спектакле «Схватка». Я не позволяла им
надевать на себя наручники, заставляла обращаться на «Вы» и по имени отчеству,
словом вести себя со мной так, как гласит учебник уголовно-исполнительного
права. Я объясняла им, что в тюрьме сидят люди. Об них нельзя тушить окурки,
плевать им в лицо, унижать, упражняться на них спецсредствами. Для конвоя это
был шок. Я заставляла их выполнят законы, которых они не только не читали, но и
о существовании положений которого они даже не догадывались. У них свои законы
- полное бесправие заключенного в клетке. Зек для них бесправен. Я же, со своим
ростом в 162 сантиметра и весом в 55 килограмм говорила об обратном. Может быть
мои разговоры и остались бы разговорами, если бы тем, кто оказался в одинаковом
положении со мной не пришло прозрение в том, что я- права, и мне надо помочь.
Первый мой
выезд в суд из тюрьмы в автозаке, где в пеналах сидели бывалые арестанты,
закончился бунтом в машине и камерах изоляции суда. Мне хочется верить, что те,
кто был со мной рядом понял, что нет такого закона, по которому людей можно
водить в цепях годами, не умея доказать его вины в совершении преступления.
Кто-то из-за
решетки крикнул, обращаясь к старшему конвоиру: «Дураки! Есть люди, которых
просто нельзя закрывать. Они вынесут все дерьмо, и выльют вам на головы! Она –
одна из таких людей!»
В судебных
коридорах толпились исполнители моего заказа, зеваки, и мои близкие.
Заключенные в камерах кричали : «Свободу невиновной! Свободу законнику!» Когда
меня вели, я не видела ничего, кроме маминых глаз. Слезы горячими кровяными
каплями заливали мое сердце,
сопротивляясь командам рассудка не выступать на веки. В зале суда я
защищалась, как могла, извлекая ложь из каждого шага обвинения. Сидя в клетке, как зверь, я не уставала
повторять о высшей юридической силе Конституции, законов, кодексов, в которых не
существует такой меры защиты, как взятие под стражу. Обезумевшему продажному
прокурору таким образом доказывала, что
- не зверь, а он - не в зоопарке, а в зале суда. Как минимум это место
обязывает читать то, что подсунули
заранее.
Каждый раз,
шурша бумагами, и погружаясь в их содержание, я на пальцах объясняла, что
заявления о совершении преступления не являются доказательствами и должны
проверятся. Каждый, кто пишет, должен письменно предупреждаться об уголовной
ответственности за оговор и обязательно к ней привлекаться в случаях подтверждения
заведомо ложных доносов. Словом говорила все то, чего от меня не хотели
слышать.
Так было несколько раз. Пока от
безрассудства заказного уголовного дела с моим участием не устал сам судья.
21 июня меня
выпустили. Судья избавил меня от меры защиты, которую придумал сам, бросив меня
в тюрьму. После трех месяцев мучений, нечеловеческой борьбы и издевательств,
я вышла на свободу. Под прицелом
десятков глаз, изумленного конвоя, работников суда я вдохнула чистый морской
одесский воздух. В сопровождении брата и мамы, уехала домой.
Переступив
порог квартиры, и впервые , казалось, за целую вечность увидев сына, я кинулась
на его маленькие плечи как на плечи зрелого мужчины. Просто плакала. Плакала
так, как никогда в жизни и за это мгновенье благодарила Бога. «Свободна,
свободна!» - вертелось у меня в голове.
С того дня на
мир я смотрю по- другому. Все, что я вижу на улице меня захватывает, как
ребенка: июньские дожди, шелест тополиных листьев, пение птиц. Выходя из пучины
морской глади, мысленно благодарю Создателя, что дал мне возможность
наслаждаться морем, пляжем, обществом родных и близких. У меня украли три
месяца жизни. Беспардонно, как трусливые воры, залезли в мою израненную душу и
вытащили из нее самое ценное, что было- желание жить. Окружающие меня люди
говорят, что у меня изменился взгляд, что я перестала улыбаться. Но ведь прошло
так мало времени. Сын не устает повторять, что никогда и никуда меня больше не
отпустит. Такие разговоры и детские умозаключения просто умиляют.
Но меня продолжают добивать безнравственными
решениями власти как ударами ножа, боль от которых я ощущаю особенно сильно,
как новорожденный. Язычный «закон», исходящий от дуэта русофобских фанатиков,
вынуждает в очередной раз засучить рукава.
Хочу обратится
ко всем, кто считает себя человеком. Проходя судебными, милицейскими, просто
казенными коридорами, мимо высоких заборов с колючей проволокой знайте: за
стенами, в вонючих темных подвалах сидят люди, такие же как и мы с вами, не
угодные этой системе. Они гниют заживо, не видя солнца, деревьев, птиц. Их
сковывают наручниками только для того, чтобы они отдали нажитое, прогнулись как
оседланные мустанги. На них
демонстрируют работу, глумятся и ликуют бездарности в погонах, с рангами и
портфелями, торговцы свободой. Они - это наша угнетенная совесть. Не забывайте
о них. Берегите свои взгляды «в сторону отброса общества» для огромных домашних
зеркал. Ибо есть только один судья, имеющий право судить.
Хочу, чтобы
каждый, посягнувший на свободу моего заклейменного народа- на его цвет, интеллект
и нравственность, на его душу знал: я буду преследовать их всю жизнь, их, их
детей и внуков, предавая общественной огласке любое бандитское движение, любое
поползновение в государственный и муниципальный карман, формулируя эти действия
понятиями уголовного закона, и, поверьте, придёт время, когда хамская орда
ответит по заслугам. Вас ждут в тюрьмах,
хамская прислуга!
Аля Смирнова,
9 июня 2012 года.
|
